Устная народная поэзия
Народная словесность на Украине издавна преобладала над письменностью, книжной лит-рой и в области художественного слова «национальная гордость» украинской интеллигенции XIX—XX вв. основывалась именно на фольклоре, с богатством, разнообразием, художественной ценностью к-рого трудно было бы сопоставить творчество украинских поэтов нового времени. Особенно славились и за пределами Украины украинские песни. Ряд восторженных отзывов о них идёт с начала XIX в. от представителей разных национальностей и разных общественных групп. В русской лит-ре XIX в. художественное влияние украинских песен, по собственному признанию, испытал Пушкин; широко использовавший их в своём творчестве, Гоголь патетически писал, что «песни для Малороссии — всё — и поэзия, и история, и отцовская могила»; то же универсальное значение песни для украинского народа позже подчёркивал в своей статье о «Кобзаре» Шевченко Добролюбов: «Известно, что в песне вылилась вся прошедшая судьба, весь настоящий характер Украины; песня и дума составляют там народную святыню, лучшее достояние украинской жизни. Весь круг жизненных насущных интересов охватывается в песне, сливается с нею, и без неё сама жизнь делается невозможною».
Увлечение украинской песней и её влияние определённо сказались и в польской лит-ре XIX в., особенно в эпоху романтизма (Мальчевский, Гощинский, Богдан Залесский) и «козакофильства». Украинская песня приобрела высокую репутацию и у зап.-европ. поэтов и учёных исследователей; ещё в 1845 переводчик русских поэтов и народных украинских песен Боденштедт находил, что «ни в какой другой стране древо народной песни не дало таких чудесных плодов, нигде дух народа не выразился так живо и светло в песнях, как у украинцев». С собирания и изучения песен начинается и новая У. л.: «этнографизм», обращение к фольклорному материалу и его использование долгое время оставались её характерной чертой.
Первый период (примерно до 40—50-х гг. XIX в.)
Проходит под знаком дворянской романтики, отличаясь теми же особенностями подхода к собиранию и изучению фольклора, как и в других странах. Преимущественное внимание обращено в это время именно на песню. Песенное творчество романтически настроенными дворянскими собирателями трактовалось как «старина» — «умирающий отголосок гармонии, некогда слышанный на берегах днепровских», по словам предисловия к «Опыту собрания старинных малороссийских песен» [1819] — первого их собирателя кн. Н. А. Цертелева. Мечты об открытии у себя новой «Илиады» или нового Оссиана несбыточны: от прекрасного прошлого сохранились только «развалины», но и они могут удовлетворить, с одной стороны, «любопытству касательно прошедшего», а с другой — романтической тяге к «безыскусственной поэзии». Сборник Цертелева — продукт любительства; сборники его ближайшего преемника, М. Максимовича [1827, 1834, 1849], у к-рого дружеские связи с представителями русской «официальной народности» сочетались с местным украинским патриотизмом, открывают историю украинской фольклористики как науки — разумеется, с необходимыми ввиду того времени оговорками. По разнообразию содержания и стремлению к точности текстов сборникам Максимовича принадлежит первое место в ряду аналогичных изданий первой половины XIX в. (И. Срезневский, Запорожская старина, ч. I—III, 1833—1838 гг.; П. Лукашевич, Малорусские и червонорусские народные думы и песни, СПБ, 1836; А. Метлинский, Народные южнорусские песни, 1854).
Представления о природе фольклора и его истории не выходили за пределы типично-романтических фантазий о безличном «народном творчестве». Только у одного Максимовича имелись зачатки будущего «исторического» метода изучения фольклора. Вообще же фольклор оставался пока что предметом эстетического любования, антикварского коллекционерства, романтических воздыханий об уходящей «старине» — о разлагающемся патриархальном укладе. В русской лит-ре 20—30-х гг. на украинский фольклор, как на необходимую для романтизма экзотику, устанавливалась прочная мода («здесь… занимает всех всё малороссийское», — писал Гоголь в 1829 из Петербурга); эта мода удовлетворялась между прочим фантастическими повестями, основанными на украинском фольклоре, Ор. Сомова, украинскими балладами Н. Маркевича («Украинские мелодии», 1831) и в особенности «Вечерами на хуторе близ Диканьки» Гоголя. Рядом с этим украинский песенный фольклор использовался и русскими писателями, разрабатывавшими исторические украинские сюжеты (Рылеев, Нарежный, Пушкин, Гоголь, Аладьин и др.). Понятно, что отделить во всей этой лит-ре подлинное от вольных измышлений авторов иногда весьма трудно.
Второй период
Иными чертами отличался второй период украинской фольклористики, в к-ром уже ощущались буржуазные тенденции. Он начинается с 40-х гг. XIX в. и представлен деятельностью П. Кулиша («Записки о Южной Руси», т. I—II, 1856—1857), О. Бодянского, Н. Костомарова (диссертация «Об историческом значении русской народной поэзии», 1843), Я. Головацкого («Народные песни Галицкой и Угорской Руси», 1863—1865), И. Рудченка («Народные южно-русские сказки», 1869) и др. Романтический налёт оставался и на фольклористике этой поры, но начиналось и более пристальное исследование, более тщательное собирание и издание текстов. В «Записках о Южной Руси» Кулиш уже не ограничивался одним собиранием, он пытался ввести читателя в самую обстановку, в к-рой бытуют и распространяются памятники народной поэзии, собрать и сообщить сведения о её носителях, о среде, являющейся её главным потребителем. Для Кулиша фольклор — тоже уходящая «старина», но уход её, с его точки зрения — явление законное; причина его — распространение «цивилизации», переход «народа» в ряды интеллигенции. «Мы и народ, — писал Кулиш, — одно и то же, но только он, с его изустной поэзией, представляет в духовной жизни первый период образования, а мы — начало нового высшего периода».
Третий период
Характерные черты третьего периода изучения фольклора — это, во-первых, переход к коллективно-организованной работе в области собирания фольклора; во-вторых, применение методов западно-европ. (и русской) науки к изучению его памятников — «сравнительно-исторического» и «исторического»; в-третьих, углубление и развитие националистических тенденций, проявлявшихся уже во втором периоде. Наиболее значительным фактом третьего периода было издание собрания этнографических материалов: «Труды этнографическо-статистической экспедиции в западно-русский край, снаряжённой Русским Географическим обществом (юго-западный отдел); материалы и исследования, собранные д. чл. П. П. Чубинским» (1872—1878, 7 тт., в целом около 300 печатных листов). Издание, осуществлённое главным образом исключительной энергией самого Чубинского [1839—1884], раскрыло огромные фольклорные богатства (см. отзыв Ал-дра Веселовского в Отчёте о присуждении Уваровских премий, 1880), начиная от суеверий, примет, загадок, пословиц и т. п. (т. I), продолжая сказками (т. II — 296 названий), народным календарём и связанной с ним обрядовой поэзией (т. III), обрядностью внекалендарной, свадебной, похоронной и т. п. и соответственными песнями (т. IV), песнями семейными и любовными (т. V — 1209 стр.), народными юридическими обычаями (т. VI) и этнографическими сведениями о национальных меньшинствах «юго-западного края» (гл. обр. Киевской, Волынской и Подольской губерний).
Перед этой массой материала совершенно бледнели прежние сводки, вроде «Быта русского народа» А. Терещенко [1848], куда украинский материал входил лишь попутно. «Труды» были, кроме всего прочего, ещё работой, связанной с деятельностью киевской филии — «юго-западного отдела» Географического общества, к-рая с 1873 объединила виднейших украинских учёных той поры: членами её были В. Антонович и М. Драгоманов, выпустившие в 1874—1875 первое научное издание украинских эпических песен, дум («Исторические песни малорусского народа», 2 тома — издание незаконченное), П. Житецкий, Ф. Волков (Хведiр Вовк), П. Чубинский, М. Лисенко и др. За короткое время корреспонденты филии собрали громадное количество материала, из к-рого филия успела издать только сборник «Малороссийские народные предания и рассказы» [1876], под редакцией того же М. Драгоманова. Кое-что из остального было опубликовано в заграничных изданиях М. Драгоманова; кое-что использовал позже Б. Гринченко («Этнографические материалы», 3 тт., 1895—1899, «Из устна рода», 1900), но большая часть после закрытия киевской филии в 1876 пропала безвестно. Правительственные запрещения выпуска книг на «малороссийском языке» перевели украинскую фольклористику в пределах б. Российской империи на полулегальное положение. Её деятелями в 80—90-х гг. XIX в. стали здесь преимущественно представители мелкобуржуазной демократии — мелкие земские служащие, статистики, народные учителя — эпигоны народничества, проводившие в жизнь теорию «малых дел», осторожное просветительство, «каганцювання на селі». Украинский фольклор рядом с политическим самообразованием стал неизбежным предметом занятий нелегальных украинских студенческих кружков — «громад». С 80-х гг. единственными печатными органами, где публиковались материалы и исследования о них, были на Украине журнал «Киевская старина», основанный Ф. Лебединцевым (с 1882 по 1906), печатавшийся на русском яз., и труды «архивных комиссий», «статистических комитетов» при земствах, учёных обществ при университетах [напр. харьковский сборник историко-филологического общества, во 2-м томе к-рого напечатано собрание сказок и др. материалов, записанных в Харьковской и Екатеринославской губ. И. Манжурою (1890), в 10-м — собрание песен Лубенщины В. Милорадовича (1897), в 17-м — работа П. Иванова «Жизнь и поверья крестьян Купянского уезда, Харьковской губ.» (1907) и ряд других ценных материалов]. В подобных же изданиях и сверх того в «Этнографическом обозрении», «Русском филологическом вестнике» находили себе место и немногочисленные сравнительно исследования фольклора — А. А. Потебни, Н. Ф. Сумцова, А. В. Ветухова, П. Иванова, Х. Ящуржинського и др. Тем не менее интерес к фольклорным штудиям захватывал всё более широкие круги; эти штудии развивались за пределами царской России до 1906. Сделавшийся с 1876 политическим эмигрантом сперва в Швейцарии, затем в Болгарии, М. Драгоманов, рядом с публицистической деятельностью и в тесной связи с нею продолжал издание и изучение фольклора: в 1881 им напечатаны в Женеве «Нові українські пісні про громадські справи 1764—1830», а затем там же «Політичні (тобто історичні) пісні українського народу XVIII—XIX стол.» (1883—1885, 2 т.). Как исследователь Драгоманов стоял на точке зрения «теории миграций» (заимствования), отвергнув представление о совершённой самобытности украинского народного творчества, особенно в области повествовательного фольклора; это не мешало ему напр. на основании песенного материала делать субъективные заключения о «государственных идеалах» украинской народной массы (сборник его исследований по фольклору издан в 4 тт. во Львове, 1899—1907). Главным средоточием украинской фольклористики с 90-х гг. стало львовское «Наукове товариство імени Шевченка», где в 1898 была основана специальная этнографическая комиссия, взявшая в свои руки издание «Етнографічного збірника» (40 тт.), а в 1899 подкрепившая его ещё отдельным изданием "Матеріяли до української етнольогії (22 т.). В изданиях «Товариства» ближайшее участие принимали известный писатель и учёный Иван Франко (им издано самое большое собрание пословиц и напечатан ряд ценных работ по исследованию песни), Володимир Гнатюк, З. Кузеля, І. Свєнцицький, Ф. Колесса и др. Крупный вклад в собрание материалов сделан был с 70-х гг. также польскими этнографами. В Польше интерес к украинскому фольклору, как сказано выше, идёт с 20—30 гг. XIX в.; этот интерес ещё в 30-х гг. вызвал появление ряда сборников гл. обр. песенного материала (Вацлав Залесский, Жегота Паули, К. Войцицький, позже, в 1857, А. Новосельский-Марцинковский и др.). С 1842 началась плодотворная деятельность крупнейшего из польско-украинских этнографов Оскара Кольберга (1814—1890), из работ к-рого пользуется известностью «Покутье» («Покутье» — бытовое название местности между Карпатами и Днестром в Галиции) — опыт всестороннего и обстоятельного этнографического обследования одного определённого района, с богатыми фольклорными материалами. По типу этой работы Кольберга украинский этнограф В. Шухевич позже представил такое же описание быта и творчества гуцулов («Гуцульщина» в «Матеріялах до українсько-руської етнольогії», 5 тт., 1899, 1901, 1902, 1904 и 1908). С другой стороны, труды Кольберга (предшествовавшие «Покутью») были взяты за образец сотрудниками большого, предпринятого ещё в 1877 Краковской академией наук, изд. «Сборник сведений по краевой антропологии» (Zbiór wiadomości do antropologii krajowej wydawany staraniem komisyi antropologicznej Akademii umiejetności w Krakowie, 1877—1894) — Ю. Мошинской, З. Рокоссовской, Э. Руликовским, А. Подберезским, Ц. Нейманом и мн. др., опубликовавшими большой фольклорный материал из разных местностей Галиции и русской приднепровской Украины. «Труды» Чубинского, «Етнографічний збірник» львовского «Товариства» и это издание Краковской академии до сих пор остаются важнейшею частью наследия, оставленного нам буржуазным периодом украинской фольклористики.
Нет надобности исчислять имена всех отдельных её представителей и за рубежом, и в пределах б. царской России, где с 1906 не надолго вновь явилась возможность относительно легального собирания и изучения украинского фольклора, которое совершенно прекратилось в годы империалистической войны, самым пагубным образом отразившейся и на собранных Львовским научным обществом, но ещё не опубликованных этнографических материалах. Изданный в 1930 указатель печатных материалов по украинскому фольклору до 1917 (Олександра Андрієвського) представляет огромный том в восемьсот с лишним страниц одного перечня книг и статей (около 1800). Создаётся впечатление, что слова одного из видных буржуазных фольклористов, Вол. Гнатюка, о том, что украинская этнография, по сравнению с другими, «не только не осталась позади, но во многих направлениях выдвинулась вперёд и опередила другие народы», как будто не являются преувеличением и похвальбою…
Виды и жанры украинской устной народной поэзии в её историческом развитии
На нынешней стадии изучения история украинского фольклора может строиться только гипотетически. Несомненно, к древнейшему её периоду мы должны отнести разнообразные произведения магического характера, в том числе заговоры и обрядовую поэзию. В конце XVI в. украинская обрядовая поэзия уже остановилась в своём развитии, сложившись в те формы, в каких застали её собиратели XIX в. Известный церковный публицист этого времени, Іван Вишенський, в одном из своих посланий, рекомендуя борьбу с пережитками язычества, советует изгнать из городов и сёл «в болото» — «Коляды, щедрый вечер», «волочельное по Воскресении», «на Георгия мученика праздник дьявольский», «Купала на Крестителя» и т. п., перечисляя так. обр. почти все основные праздники древнего аграрного календаря, правда, уже амальгамированного с календарём церковным в результате компромиссов между новым христианским культом и верованиями эпохи язычества. «Коляда» — праздник зимнего солнцеворота, приурочившийся к христианским «святкам»; «волочельное» (волочельные — величальные песни и обряды) — праздник весны, заклинание будущего урожая, ставшее продолжением церковной «пасхи»; праздник «на Георгия» — апрельские, весенние действа в день св. Георгия — Юрия, бога-покровителя стад, начальника весны; «Купало» — праздник летнего «солнцестояния», приуроченный к 24 июня ст. ст. («рождество Иоанна Крестителя» — Ивана, Купалы) и следующее за ним торжество проводов солнца, похорон солнечного бога, прикрепившееся к первому воскресенью после «петрівок» (29 июня ст. ст.) — вот важнейшие аграрные празднества, о к-рых говорит Вишенський и которые бытовали на Украине почти вплоть до империалистической войны и революции. Аграрный календарь сходен у всех народов северного полушария; в русском фольклоре мы найдём почти те же названия праздников, и здесь достаточно только перечислить жанры украинской обрядовой поэзии с их своеобразной иногда терминологией. В понятие украинской обрядовой поэзии входят:
колядки и щедрівки — величальные песни в канун рождества и нового года (новое собрание их дал В. Гнатюк в «Етнографічн. збірнике», тт. 35—36, 1914) — сопровождавшиеся иногда особыми действами ряженых (хождение с «Козой»);
весенние песни, в свою очередь, делящиеся: на
гаївки («гай» — лес) — хороводные песни на опушке леса, с играми («Просо», «Воротарь», «Мак» и т. д.; собрание гаївок, В. Гнатюк, «Матеріяли до укр.-руськоі етнольогіі», т. 12, 1909);
царинні пісні («царина» — околица села, за к-рой идёт вспаханное поле);
песни русальные и «троецькі» (русский «семик» — украинский «русальний» или «мавський великдень»; мавка то же, что и русалка, от старого «нав» — мертвец; русальные — от греко-римских розарий — обряды посвящены первоначально чествованию умерших предков и приурочены затем к «зеленим святам» — троицыну дню);
песни купальские (наиболее полное собрание их дала Ю. Мошинска, Zbiór wiadom, т. 5, 1881) — песни, связанные с празднествами в честь Купалы и соединяющие мотивы элегического плача о погибшей и утонувшей «Марене» с насмешливо-сатирическими перебранками дивчат с парубками.
К данному циклу примыкают и так наз. «обжиночні» или «зажнивні» песни (песни, сопровождающие жнива), наименее окрашенные культовыми мотивами и наиболее чётко вскрывающие основу «обрядовой» поэзии — трудовую, рабочую песню. Имеются специальные собрания рабочих песен: Милорадович В. Рабочие песни Лубенского у., Полтавск. губ., «Киевская старина», 1895, книга 10. Ритмическая сторона их ещё мало изучена, а в содержании очевидны следы более поздней эпохи — работы на панщине или у богатого хозяина-кулака. К разряду «обрядовой поэзии» относятся и внекалендарного порядка песни, связанные с обычаями «хрестин», «весілля» (свадьбы) и «похорон» (наиболее богатый материал по всей этой обрядности даёт 4-й том «Трудов» Чубинского). Особенное развитие на Украине получила свадебная обрядность («весілля»), издавна привлекавшая внимание этнографов (уже в 1777 вышла в СПБ книга Гр. Калиновского «Описание свадебных украинских простонародных обрядов») и более других исследованная (Сумцов Н., О свадебных обрядах, преимущественно русских, Харьков, 1881; Волков Ф. К., Rites et usages nuptiaux en Ukraïne, в журн. «L’antropologie» 1891—1892, ч. II—III, и его же «Этнографические особенности украинского народа» в коллективном труде «Украинский народ в его прошлом и настоящем», 1916, т. II, 621—639; также Ящуржинський Х., «Лирические малорусские песни, преимущественно свадебные», Варшава, 1880, и его же, «Свадьба малорусская, как религиозно-бытовая драма», «Киевская старина», 1896, II, и отд.). Украинский свадебный обряд значителен и своими лирическими партиями, и своей драматически-театральной стороной. С последней точки зрения его можно разделить на три акта:
сватання
заручины (обручение)
весілля (собственно свадьба)
из которых каждый в свою очередь распадается на ряд сцен, троекратно повторяющихся из действия в действие, всё с большим развитием и усложнением; сцены похищения невесты, отпора со стороны её родных, примирения борющихся сторон, выкупа невесты у её родни, символических обрядов. Словесная часть драмы состоит из прозаического диалога, который варьирует вокруг раз навсегда заданных тем, лирических монологов невесты, радостных и грустных (но не переходящих обычно в плач и причеты великорусской свадьбы) и партий хора, комментирующего действия то торжественно-величальными, то буйно-разгульными песнями. Как содержание песен, так и характер действий в высшей степени условны: это — представление, сущность которого заключается в том, что заключаемый между односельчанами или хорошими знакомыми, с обоюдного согласия, брак изображается как насильственное похищение: эндогамический (внутриплеменной) брак представляется экзогамическим (внеплеменным) и только при условии этой инсценировки считается «правильным» и прочным. Свадебная драма так. обр. инсценирует картину брака доисторической, родовой поры, а вместе с тем по названиям действующих лиц, по бутафории, не столько реальной, сколько предполагаемой песнями хора, по самим действиям — она отразила и черты княжеской свадьбы эпохи раннего феодализма. Феодальный колорит очевидно вторичен; сложившийся в массах в доисторическую эпоху свадебный обряд был усвоен господствующим классом, оброс чертами, характерными для княжеско-дружинного быта, и от этих черт уже не освободился. С этими чертами, приобревшими символико-магическое значение, «весільная» обрядность сохранялась на Украине почти вплоть до наших дней. Менее прочной оказалась похоронная обрядность, сведения о к-рой идут с давних времён (похоронные украинские плачи приводят польские писатели Ян Менецкий, 1551, поэт Севастиан Кленович, 1602); русским «причитаниям» соответствуют украинские «голосіння» (тексты и комментарии к ним в «Етнограф. зб.», тт. 31—32, І. Свєнцицького и В. Гнатюка; кроме того, исследования В. Данилова в «Киевской старине», 1905, и «України», 1907), сопровождаемые на Подолии и в некоторых местах Прикарпатья особыми «похоронными забавами», «грашками при мерці» (играми у мертвеца) — своеобразными религиозными мимами, инсценирующими прение бога с чортом («тягнене бога»), а иногда превращающимися в комедийно-бытовые сценки.
К той же древнейшей эпохе украинского фольклора, как сказано выше, мы должны отнести генезис заговоров (замовлювання, закляття: лучший сборник П. Ефименко, «Сб. малороссийских заклинаний» в «Чтениях Общ. ист. и древностей российских», Москва, 1874, кн. 88; исследования А. Ветухова, 1907, и V. Mansikka, Ueber russische Zauferformeln, 1909), пословиц (сборники М. Номиса, Укр. приказки, прислів’я, СПБ, 1864, и особенно сборник И. Франко, Галицько-руські народні приповідки, 6 тт., «Етногр. зб.», тт. 10, 16, 23—24, 27—28) и загадок (отд. сб. А. Сементовского, Малорусские загадки, 1872). Само собой разумеется, что все эти жанры развивались, классово диференцировались и, подобно другим, служили орудием классовой борьбы. Между напр. пословицами, как «хто рано встае, тому бог дае» или «козацькому роду нема переводу», с одной стороны, и такими, как «у бога всього много, а в бідного трудно й за шеля» (грош), или «що паньска хвороба, то наше здоров’я», или: «с панами дружи, а за пазухою камінь держи» — очевидна и разница классов и разница эпох.
От глубокой древности ведёт своё начало и повествовательный фольклор — сказка во всех её разновидностях [укр. буржуазная фольклористика различала казки — фантастические рассказы, где чудесное перемешано с реально-возможным; байки — сказки о животных; переказ — саги, рассказы об исторических лицах, местах и событиях; міти (мифы) — суеверные предания; новеллы — сказки без чудесного элемента, бытовые; анекдоты или приказки; наконец легенды — сказки, основанные на христианских верованиях]. Периодизация обширного сказочного материала — задача будущего. Общее количество украинских сказочных сюжетов в 1914 исчислялось в 2 тысячи с лишним (С. В. Савченко, Русская народная сказка, гл. IV); с того времени это количество ещё возросло, не говоря уже о массе до сих пор неопубликованного материала. В украинской сказке мы найдём те же сюжеты и темы, что и в сказочном фольклоре других европейских народов; сходны и формальные особенности, с тем разве отличием, что записи украинских сказок дают менее образцов выработанной, ритмизованной, богатой стереотипными формулами сказочной речи, чем напр. сказки русские; с другой стороны, украинский сказочный фольклор имеет фантастику, исключительно богатую по части демонологических представлений (особенно в сказках, записанных на Галичине, см. сб. Гнатюка В., Знадоби до укр. демонології, тт. 1—2, Етнограф. збірн., т. 15, т. 34—35 — 1 575 рассказов). Обращает внимание также сравнительное богатство комических мотивов с разными оттенками комизма от язвительной сатиры до мягкого юмора — особенно в новеллах (см. назв. выше сборники Чубинского и Драгоманова и в дополнение к ним «Казки та оповідання з Поділля», в записях 1850—1860 рр., упорядкував М. Левченко, 1928) и анекдотах (Гнатюк В., Галицько-руські анекдоти, Етногр. збірн., т. VI), так часто питавших темами новую украинскую литературу и способствовавших распространению ходячего представления об «украинском народном юморе». Об этом преемстве будет сказано дальше.
Так. обр. основными жанрами древнейшей эпохи украинского фольклора можно считать обрядовую поэзию, заговоры, мифологические и животные сказки, памятуя, однако, что первичные формы всех этих жанров нам неизвестны. Мы имеем только весьма смутные указания на фольклор и в письменных памятниках ранней феодальной поры (до XVI в.). Несомненно однако, что уже в эту пору фольклор был классово диференцирован с достаточной отчётливостью. Жанры, созданные трудовыми массами, были усвоены частично господствовавшим классом, к-рый в свою очередь оказал давление и влияние на народное творчество. Это давление и влияние, однако, редко вело к пассивному усвоению. Так, вероятно, с очень давних времён началось проникновение мотивов церковного происхождения в повествовательный фольклор трудового селянства. Но популярность приобретали только те легенды, к-рые так или иначе отвечали запросам масс. Персонажи христианского Олимпа приспособлялись для помощи и службы хліборобу: «святий Петро за плугом ходить, святий Павло воли гонить, пресвята діва їсти носить», говорит одна из щедрївок, словно намекая на мотивы апокрифических апостольских «хождений». Литературу господствующего класса не привлекала такая тематика. С другой стороны, памятники, не поддававшиеся такого рода переработке, оставались вне усвоения народной массой.
В период господства крепостничества на Украине, когда земли киевского и галицко-волынского княжеств входили в состав польско-литовского государства, история фольклора вырисовывается для нас в чертах более ясных. XVI век был веком, когда началась борьба за освобождение из-под польского ига. В этом веке формировалась украинская национальность, начиналась упорная борьба за политическое утверждение украинской нации. С XVI в. идёт ряд известий и записей фольклора: в чешской грамматике Яна Благослава [ум. 1571] отыскалась запись песни «Про Штефана воеводу» (А. Потебня, Малорусская народная песня по списку XVI в., 1877); в одной польской брошюре 1625 Франко разыскал песню-диалог «Про козака и Кулину» — на тему о девушке, ушедшей из дому с козаком и затем брошенной им (см. Записки наукового Тов-ва ім. Шевченка, 1902, III); в разных других сборниках то полностью, то в отрывках приводятся тексты песен, откликающихся на исторические события бурной эпохи второй половины XVI—XVII вв. Это время, отмеченное героической борьбой украинского народа с польским панством и султанскою Турцией, вызвало большой подъём эпического творчества, отлившегося на Украине в своеобразную форму дум. По своей форме дума — эпическая песня, не делящаяся на строфы, состоящая из неравносложных, силлабического типа, стихов, с рифмами — чаще всего глагольными и с характерным параллелизмом, определяющим всю композицию произведения. В основе своей думы — народное творчество, хотя и носящее специфически козацкую окраску, поскольку козачество в первой половине XVII века было единой, более или менее организованной силой, возглавившей движение — в частности во время освободительной войны украинского народа с панско-шляхетскою Польшею 1648—1654, когда под угрозу был поставлен самый факт существования украинского народа. С углублением классовой диференциации начинает замирать и творчество дум, оставляя память об этой позднейшей поре в таких произведениях, как думы про козака Голоту, про Ганжу Андибера и про «козацьке життя». За ними следуют (уже в XVIII веке) пародии («дума» про Михия). Лучшие произведения этой поэзии сберегаются в памяти народа, исполняемые кобзарями, и в последующие столетия; новые исторические события не отображаются, однако, в форме дум (кроме сборника Антоновича и Драгоманова, названного выше, см. позднейшее издание: Українські народні думи, т. I. Тексти і вступ. К. Грушевської, изд. Укр. Акад. наук, 1927; т. II, 1931). Место дум занимает историческая песня, возникавшая, надо полагать, одновременно с думами, а может быть, и ранее их. Для формы исторической песни характерно строфическое членение, меньшая, сравнительно с думой, замкнутость и законченность сюжета, большее разнообразие тона — в думах всегда торжественного и серьёзного. Историческая песня поётся, дума сказывается мелодийно-речитативным сказом, лишь местами переходящим в пение. Историческая песня слагается тотчас вслед за событием; дума могла складываться и позже. Дума теснее связана с козацкой, военной средой, чем историческая песня. Являясь в отдельных случаях переработкой искусственных исторических виршей, историческая песня в процессе своего развития становилась народным откликом на события и действия отдельных лиц. Рядом с историческими песнями, выходившими из кругов, близких к козацкой старшине, большое количество песен трактует историю с точки зрения интересов трудового народа. У этих песен свои герои: обходя молчанием гетманов, песни сохраняют имена крестьянских вождей, проводивших расправу с панами, не примкнувших к Зборовскому соглашению и упорно продолжавших борьбу. Особенным сочувствием окружён напр. образ Нечая, о смерти к-рого сохранилась песня с большим количеством вариантов, и образ Перебийноса (Кривоноса). В более позднюю пору, в XVIII в., когда «думы» уже закончили цикл своего развития, народная историческая песня не отзывалась напр. на такие события, как измена Мазепы, но зато вспыхивала ярким пламенем в эпоху так наз. «Коліївщины», создавая образы борьбы и трагической гибели Максима Зализняка, Швачки, Левченко. Известно, что в «кодненской книге» (списке осуждённых в Кодне гайдамаков) имеется несколько смертных приговоров бандуристам только за то, что они пели под аккомпанемент бандуры в повстанческих отрядах. Из этого ясно, какое агитационное значение, страшное для польского панства, могли приобретать эпические и лиро-эпические песни.
Конец XVII и XVIII в. — время, когда исчезала и самая фикция единой украинской «народной поэзии». По многим данным можно утверждать, что с этой же поры активизировалось и селянское творчество в области фольклора, творчество тоже не однородное, поскольку и село всё более и более становилось ареной классовой борьбы. В то время как одна — «патриархальная» — часть селянства продолжала усваивать внедряемые со стороны религиозные легенды, «побожные» (набожные) песни, исполнявшиеся певцами-профессионалами (кобзарями, лирниками, бандуристами), и рядом с этим поддерживала фольклорную старину (обрядовая поэзия), другая — передовая — часть творила новые формы и в области эпоса и в области лирики. Творчество это протекало в особо неблагоприятных условиях, характеризующихся не только отсутствием «мирной» обстановки, но и трудностями сопротивления идеологическому натиску верхов, власти «традиции мёртвых поколений». Так наз. бытовые песни ярко показывают эту власть, а вместе с тем и борьбу с нею. Бытовые песни в громадном большинстве собранных записей, можно думать, оформились именно в данную эпоху. Семейная жизнь и социальное положение крестьянина — вот две основные темы этого цикла. Подотделами в нём будут песни колыбельные (колискові), детские, любовные (любовь парубка и дивчины и т. д.), семейные (согласная или несчастливая жизнь супругов). Особую группу составляют песни сиротские, наймитские и бурлацкие (бурлаки-батраки), чумацкие, рекрутские и солдатские. Наконец третью, особо интересную для нас, но к сожалению своевременно незафиксированную во всём объёме или плохо зафиксированную группу представляют песни о панщине и крепостной неволе. Бытовые песни количественно преобладали в песенном фольклоре, тем не менее сравнительно с обрядовой поэзией они изучались ещё недостаточно (напр. о песнях семейных имеется до сих пор только одна обобщающая работа Костомарова: «Семейный быт в произведениях южнорусского песенного творчества»). А между тем, помимо своего содержания, они чрезвычайно интересны по форме. В последней мы находим все типические особенности песенной стилистики: постоянные эпитеты, повторения, положительные и отрицательные параллелизмы, символические образы из мира неорганической природы, из мира животных и растений (образ калины — женщины, образ явора — символ грусти и т. д.). Всё это сообщает стилю большую условность; и тем но менее этот внешне условный стиль в основе своей — стиль реалистический, и типичность напр. песенной картины семейного быта и отношений не подлежит сомнению. Ещё в большей степени это должно сказать о песнях, посвящённых панщине, или же песнях, рисующих классовую борьбу на селе (см. М. Драгоманов, Нові укр. пісні про громадські справи, новое изд. 1918, или популярную брошюру С. Рклицького, Пісні люду нашего про панщину й волю, Кремінчук, 1917). В то время как дворянская лит-ра в комической опере XVIII в., в сентиментальной повести начала XIX в. выводила «поющее и пляшущее племя поселян», живущих беспечно либо под покровом помещика-отца, либо в фантастической изоляции от крепостного права — крестьянская песня этап за этапом раскрывала ужасы «вражоі панщины», национальная принадлежность к-рой не имела решающего значения. Была «чорна хмара» — Польша, польские паны; за ней пришла «сива хмара» — русские помещики; нескончаемы издевательства панов и их приспешников — приказчиков, экономов, «осаулів»-«доглядачей», «ланових». Единственный выход при пассивном протесте — бегство на Дунай или бессильные проклятия. Протест, однако, бывал не всегда пассивен: в проклятиях слышится иногда реальная угроза. Буржуазные фольклористы, готовые «посочувствовать» этому крестьянскому горю, в то же время нередко замалчивали факт песенных откликов на противопанские восстания XVIII—XIX вв., вроде знаменитого восстания в селе Турбай на Полтавщине, 1788, кончившегося убийством помещиков, жестокой расправой правительства с виновными и невиновными и уничтожением села Турбаи. В Прикарпатьи действовали опришки, своего рода партизаны классовой борьбы селянства с помещиками, и некоторые из них — Довбуш — сделались героями песенных циклов, переживших свою эпоху. Уже к XIX в. относятся песни и предания о Кармелюке, другом народном герое, ставшем символом борющегося, ссылаемого в Сибирь, томящегося на панщине и ищущего выхода в неорганизованном бунте селянства. Песня XVIII—XIX вв. в общем даёт широкую и разностороннюю характеристику селянского «лиха». Она констатирует и факт классового расслоения в среде самого селянства и зовёт к борьбе с богатеями-кулаками или издевается над этими «дуками». Параллельный рост бытовых сатирических сказок, анекдотов, противопанских и противопоповских пословиц и т. п. свидетельствует о том, что своих врагов селянская беднота видела достаточно ясно. В развивавшихся также с XVIII века чумацких песнях мы тоже найдём отчётливо выраженный контраст между настроениями чумаков-батраков и чумаков-предпринимателей. Этот контраст совершенно разрушает, кстати говоря, буржуазную идиллию «вольного чумачества», не раз встречаемую и в украинской художественной лит-ре XIX в.
Итак, ведущая роль в фольклорном творчестве XVIII—XIX вв. очевидно принадлежала крестьянству. Это не исключало творческой активности других групп; именно в украинских условиях данной поры активность эта неизбежно должна была усиливаться: стеснённая в развитии книжная литература вынуждена была прибегать к устной передаче, и фольклор начинал переполняться материалами книжного происхождения. Таковы, во-первых, все песни «набожные», псалмы и канты, исполнявшиеся странствующими бурсаками, распространявшиеся печатными изданиями вроде «Богогласника» [1790], входившие в репертуар кобзарей и лирников. Таковы далее песни-элегии, песни-романсы с любовной тематикой, иногда приписывавшиеся определённым полулегендарным авторам, вроде «козака-стихотворца» Климовского («Їхав козак за Дунай») или Маруси Чураївны («Ой, не ходи, Грицю», «Віють вітри», «Заспівали козаченьки»). По своей социальной принадлежности авторы таких песен различны: среди них и бурсацкая богема, и канцеляристы, и выходцы из козацкой среды; несомненно и участие мелкой шляхты — дворянства, культивировавшего песню-романс чувствительного стиля. Всё это творчество проникало в массы и прямым путём, и через посредство рукописных и печатных сборников — «песенников». Изобилие в них сентиментально-любовной лирики — явное свидетельство отхода известной части мещанства и мелкой шляхты от общественной борьбы. Однако среди песен городского мещанства мы и в XVIII в. находим такие сильные вещи, как баллада о Бондарівне и пане Каневском, драматизм к-рой не раз увлекал впоследствии драматургов XIX в.
Гениальный поэт революционной демократии, Шевченко, был первым, сосредоточившим в своём творчестве гневный протест и смутные порывы к свободе крестьянской массы XVIII—XIX вв. и нашедшим для этого законченную поэтическую форму. Недаром многие его стихотворения стали любимыми народными песнями, живущими в массах и поныне. По пути Шевченко шли и другие писатели из рядов радикальной и революционной демократии от И. Франко до М. Коцюбинського и др.
Для эпохи феодального кризиса характерно развитие жанра малых песен, соответствующих отчасти русским частушкам: это коломыйки, «козачки», «сабадашки», «чабарашки» — отличающиеся друг от друга ритмом (из них собраны коломыйки: Гнатюк В., Етнограф. збірник, тт. 17—19, изд. не закончено). Ими откликалось гл. обр. крестьянство Галиции на свои «злобы дня»; подобные им малые песенные формы, ближе стоящие к типу частушек, стали возникать в XX в. и в рабоче-крестьянской среде в пределах царской России. Но рядом с малыми жили, меняясь, и большие формы. Русско-японская война, события 1905, империалистическая война — все это находило себе выражение в творчестве масс, хотя большинство этих откликов стало известно лишь в советское время.
www.ashkimsin.ru
|
| Категория: Статьи о народной музыке | Добавил: admin (09.04.2013)
|
| Просмотров: 3085 | Комментарии: 2
| Рейтинг: 0.0/0 |
|
Меню сайта
|